Печать
Категория: Отзывы и рецензии

Общественный фонд «Возрождение Тобольска», справивший недавно своё пятнадцатилетие, не первый год занимается издательской деятельностью. Мне не раз приходилось держать в руках его книги, но два фотоальбома – «Ангел Сибири» и «Ангел вострубил» – пожалуй, на сегодняшний день его высшее достижение на книгоиздательском поприще. Книги посвящены Тобольску: его историческим памятникам, сегодняшнему дню города и его людям, крепким сибирякам, чьим трудом Тобольску предстоит возрождаться.

 

На первый взгляд, эти книги должны проходить по разделу краеведения, но, открывая каждую из них, понимаешь, что держишь в руках полноценный художественный альбом. Дело не только в том, что формат, бумага и качество полиграфического воспроизведения фотографий соответствуют хорошему подарочному изданию. Главное, что снимки в большинстве своём являют нам высокий художественный уровень без всяких скидок на «провинциальность» и «фотолюбительство». Если говорить о томе «Ангел вострубил», то образная насыщенность и изобразительное мастерство гарантировано именем автора, наполнившего книгу своими фотографиями – Павел Кривцов в рекомендациях не нуждается. А вот автор тома «Ангел Сибири» профессиональный строитель, нынешний председатель президиума фонда «Возрождение Тобольска» Аркадий Елфимов по своему фотографическому статусу – любитель, правда, любитель опытный. Аркадий Григорьевич не расстаётся с фотоаппаратом уже много лет, собрал не одну персональную выставку, множество его снимков опубликованы. Но чтобы выступить автором фотоальбома на пару с Кривцовым, нужна не только смелость, но и абсолютная уверенность в своих силах: ведь это всё равно, что выйти на беговую дорожку с олимпийским чемпионом. Оказалось, тем не менее, что соавторы достойны друг друга, и темы они поделили удачно: книга Елфимова непосредственно про город Тобольск и его окрестности, Кривцова – про горожан.

Не буду говорить, что любовь к своему городу помогла Аркадию Елфимову выступить здесь достойно – это стало бы очередной пошлостью, мало что объясняющей, но без любви разве можно так проникновенно и безо всяких изобразительных трюков запечатлеть старые двери, замёрзшие окна, щербатую кирпичную кладку монастырских стен, золотые кресты, пронзающие небесную синь? Прекрасная подборка видов родного города собиралась не один год, отстаивалась, отлёживалась, проверялась временем, разбиралась по циклам и темам. Одни снимки быстро находили место в тобольской коллекции, другие отбраковывались, отсеивались, не включённые в художественный оборот, оседали в архиве. Им суждено ждать того, вероятно, неблизкого часа, когда прибудет у них ценность историческая, коль уж с эстетической сразу как-то не сложилось.

Тема родины у вдумчивого фотографа никогда не собирается быстро, и этому есть объяснение. Париж или Рим приходится снимать с ходу – редко командировка туда бывает длительной, а турист, порхающий по городам и весям, тем более не задерживается надолго нигде. Но город, в котором живёшь, как раз можно (и нужно!) снимать не спеша, возвращаясь не раз, и не два на одно место, на ту же улочку, к одному и тому же полюбившемуся домишке, ловя каждый раз другой свет, другое состояние. Не только другое состояние погоды, но своё состояние в первую очередь. Настрой души фотографа оказывается важнее настроек его камеры. Только так достигается глубина проникновения в материал и полнота его охвата. Да, критерии качества лирического высказывания здесь гораздо строже – не то что для коллекций туристических «фоток».

Когда стоит задача снять родной город так, чтоб он был узнаваем с первого взгляда, то выходит стандартная открытка. А если – отобразить на фото личные представления художника о городе, визуализировать индивидуальные переживания, то в результате получаются изысканные изображения для весьма узкого круга лиц: для тех, кто дышит в такт, чьё сердце бьётся на той же частоте, попадая в резонанс с вашим. И очень непросто найти золотую середину, не разменять целое на частности, но найти такие нюансы, акцентировать такие частности, чтоб рельефнее выглядело целое.

Тема родины в художественной фотографии – из достойнейших, но не из простых. Пути же, которыми идут фотографы, воплощая в снимках любовь к своей земле, чаще всего почему-то оказываются прямыми и незамысловатыми, как рельс. То ли дело поэты – вот бы у кого нам поучиться! Спел, например, Окуджава: «Виноградную косточку в тёплую землю зарою…», а мы уже представляем не только эту самую косточку, но и виноградную лозу, молодое вино, собирающее друзей – простые, вроде бы, строчки дают такой толчок воображению, что перед нашим внутренним взором предстаёт вся Грузия. Как ему удалось такое? Где кроется причина гораздо более мощного воздействия на человека поэтического слова по сравнению с фотографическим изображением? В том, что поэты в массе своей талантливее фотографов? Нет, пожалуй, ведь выцеливают объективами картинки жизни далеко не бездари и неумехи. В том, что слово, изначально лишённое визуальной конкретики, допускает множественные варианты для воображения, и ассоциативный ряд любого человека оказывается изначально богаче – Грузию-то каждый представляет по-своему? Вполне вероятно. Или просто-напросто в том, что искусство поэтического слова раз в сорок старше фотографии? Тоже может быть, но современные поколения, выросшие и вошедшие в силу в последней трети двадцатого века, воспитаны в условиях вытеснения из культуры литературных традиций, тотального наступления визуальных образов на вербальные. Про нынешний век и говорить не приходится – молодёжь только на картинки смотрит, а буквы игнорирует. (Тиражи литературных журналов, кстати, стали совсем мизерны, да и названия по пальцам одной руки можно пересчитать, зато сколько глянцевых журналов с картинками – не море, целый океан!) Кажется, что не за горами золотой век фотографии – на Западе он, вроде, уже настал, и в Россию приходит осознание великой силы светописи. Самое время фотографам найти свои визуальные «виноградные косточки», из которых прорастёт образ родной земли и, явленный нам на снимках, заставит сжаться сердце, расфокусирует зоркий глаз нечаянной слезой.

Аркадий Елфимов пустился во все тяжкие, ищет свою «виноградную косточку», а если быть географически точным, то, скорее, «кедровый орешек». И фотопоиск уже кое-что дал, очевидно, что направление его перспективно. Меня, например, очень радует, что в альбоме немного всеохватных панорам, снятых с высоких точек, широченных просторов, где всего полно, однако, что ни попытайся разглядеть, не рассмотришь – мелко. Картины гигантского размаха как-то не прижились в фотографии, адресованной душе, они по-прежнему ассоциируются у нас с чем-то пропагандистским, обезличенным. А хочется внимания к деталям, подробностей в мелочах, ведь когда они точны и выразительны, то через них мы без труда соберём общую картину. Приблизившись к толпе, различаешь отдельного человека, а подойдя к человеку на дистанцию индивидуального контакта, можно разглядеть его лицо, взглянуть в глаза. То же самое и с городом: издалека его застройка представляется безликой серой массой, подходишь ближе – и видишь, что все дома разные, подошел вплотную к дому – и заметил, что никогда раньше и нигде не встречал таких наличников на окнах и такой скамеечки у ворот, рассмотрел, как дверная ручка отполирована за десятилетия ладонями его жильцов… Вот здесь и надо расчехлять фотоаппарат, ловить в объектив свидетельства его жизни и жизни его обитателей, иногда попадающих в кадр лично, иногда опосредованно, через подмеченные фотографом знаки, оставленные ими в среде обитания. Елфимов научился видеть деталь, смыслово и композиционно завершённый фрагмент, находить для него адекватный масштаб изображения.

Ценность культурного наследия очевидна любому, когда оно представлено храмами и монастырями, когда и без изучения охранных досок за версту видно – памятник. Поэтому специально не говорю о снимках тобольских церквей, ибо сняты они красиво, поданы в выигрышных ракурсах, и блеск свежеотреставрированных золотых куполов непременно будет замечен. Но ценность непарадной стороны города – тихих переулков, уютных двориков, палисадников с рябиной – не объяснить никакими словами, её осознание может прийти только через обаяние таких вот фотографий, через контакт со зрительными образами, вызывающими поток собственных воспоминаний. Город един: от одного дворца до другого, от кремля до монастыря самый короткий и привычный путь лежит по этим тихим улочкам, без них он распадётся. Расширь их, перестрой по современному проекту – и исчезнет своеобразие среды, делающее каждый город неповторимым. Вот тут начинаешь осознавать необходимость их защиты как гражданский долг, и чувствовать горечь от неизбежных, увы, потерь. Бережный показ тобольской непарадной старины – пожалуй, самая большая заслуга книги.

Немаловажно, что, создавая каждый отдельный снимок, фотограф ощущает задачу показа своего города в целом как фоновую, работающую больше на подсознательном уровне, как некое общее направление, а каждое нажатие спусковой кнопки камеры оказывается реакцией на сиюминутную красоту картинки в видоискателе, на эмоциональный всплеск, рождаемый натурой. В душе фотографа то же самое движение – от частной локальной гармонии к гармонии образа места.

Два цикла, вошедшие в альбом «Ангел Сибири», мне особенно милы: «Окна» и «Двери». Во-первых, сами окна и двери для нас символичны. А во-вторых, именно в них проявилась наблюдательность и фотографическая хватка Аркадия Елфимова: умение вычленить из хаоса самую выразительную деталь, заставить работать в кадре и общие формообразующие элементы, и фактуры поверхностей так, чтобы одинаково легко прочитывались и те, и другие. А какие сюжеты, оказывается, ждали фотографа на улицах Тобольска – это надо видеть своими глазами! Стена старого деревянного дома с табличкой «Памятник деревянного зодчества» – одно окно памятника забито фанерой, другое наглухо заложено кирпичом! (Страница 192). В нашем театре абсурда отдельные представители народа ставят такие сцены, что и не снились Эжену Ионеско. Какой тобольский мужик незапланированным художественным жестом так легко обесценил искания великих сюрреалистов? Ведь это жизнь, а не плод изощрённого ума интеллектуала. Здесь, как говорится, Дали отдыхает… Жестяной ангел, прибитый к деревяшке, трубит, стоя на кирпичах, прислонённый к заколоченным вратам, наверное, ада – ну не рай же за этой обшарпанной стеной? То ли какой вандал низверг его с горних высей, то ли рабочий-реставратор его недовознёс, обессилел, оставил тут временно, отлучившись на перекур? А ангел трубит и здесь, и, кажется, мы уже слышим зов его трубы. (Страница 5). Здесь всё символично и всё шиворот-навыворот: и призыв к Богу, и вопиющее свидетельство сегодняшнего безбожия. Пожалуй, с этой фотографии надо было начать альбом, коль уж назван он «Ангел Сибири» – так много сплелось в ней сиюминутного и вневременного, так много смысловых пластов угадывается в одном снимке.

Ещё об одном изображении из цикла «Двери» не могу не сказать. (Страница 17). Из серо-синих стылых сумерек приоткрытая дверь приглашает в залитое тёплым золотым светом пространство храма. Лучше этой фотографии для завершения альбома не придумать: ведь это дверь в надежду, прямо за нею свидетельство начавшегося возрождения духа, совсем другая жизнь. Это дверь из неуютного настоящего в светлое будущее, но будущее не какое-то абстрактно-далёкое, которым нас столько лет заманивали большевики, а зримое и близкое – несколько шагов, и ты там. Счастлив, кто стоит перед этой дверью.

Павел Кривцов, сосредоточивший своё внимание на тоболяках, был поставлен в гораздо более жёсткие условия съёмки – ему приходилось работать наездами, метод длительного наблюдения, неспешной «пристрелки» не годился. Отчасти этим я объясняю выбор Павлом только двух вполне чётко обозначившихся в альбоме тем: назову их условно «жизнь церкви» и «портреты современников». Оговорюсь сразу, что первая из них мне, человеку не воцерковлённому, не близка, а потому не стану много говорить о том, чего не понимаю. Поток фотографий на тему христианских обрядов, крестных ходов и молебнов, хлынувший на нас в перестройку и с тех пор только набирающий силу, выплеснул столько изображений, что удержать в памяти даже лучшие из них, осмыслить, проанализировать я не в состоянии. Лишь одним замечанием не поделиться не могу. Фотография весьма точно свидетельствует об отношении автора к снимаемому – быть может, настолько точно, что сам автор о степени обнажения своих чувств не подозревает. Более того, чем фотограф мастеровитей, тем свидетельство ярче. И тут оказывается, что большинство – отдают они себе в этом отчёт или нет – видят в видоискателе не таинство, а карнавал. Если посмотреть на внешнюю сторону действа, то карнавал и есть: нарядные облачения духовенства, свечи, хоругви, блеск золота на окладах икон – давай, жми на кнопку, тем более когда камера цифровая. Вообще-то, ничего плохого в этом нет: ярко поданное, пусть и поверхностное, наблюдение найдёт благодарного зрителя. Опасность таится как раз в безоглядном углублении в тему. С одной стороны, общение с Богом – процесс интимный, и фиксация его посторонним человеком чаще всего молящемуся мешает, с другой – увлекшись показом таинства, фотограф рискует напрочь сорвать с православного обряда покров тайны, выставить напоказ то, что для публичного показа не предназначено. Сам того не желая, исполненный чистейших намерений, репортёр может оказаться в роли папарацци и поставить своих героев в неловкое положение. Как не переступить в пылу съёмки запретную черту, в какой момент надо остановиться и с христианским смирением опустить камеру? На этот вопрос у меня нет ответа, здесь вера подскажет фотографу вернее, чем писанные (или неписанные?) правила. Павел Кривцов, кажется, верой и руководствовался – так деликатно и бережно он показал церковную жизнь Тобольска, молящихся тоболяков, и ни в одном кадре не задето достоинство человека, не застигнут он фотографом врасплох, наоборот, сосредоточен и искренен.

В современной отечественной фотографии я могу назвать лишь одного человека, который снимает церковный обряд практически в упор, показывая, кажется, всё, но и таинство не нарушено, и люди естественны, и мистика действа не дезавуирована детальным показом, она захватывает с первых кадров. Я говорю о цикле «Чудотворец» Георгия Колосова, многолетнем проекте фотографического исследования крестного хода на реку Великую. Просмотрев с полсотни фотографий этого цикла, начинаешь ощущать себя не просто рядом, а внутри многодневной процессии по вятским землям, будто сам идешь вместе с паломниками – и неизъяснимая радость поселяется в твоей душе.

В качестве примера свежего сюжета, подмеченного Кривцовым внутри перепаханной вдоль и поперёк церковной темы, могу привести четыре кадра, озаглавленные автором «От двенадцати Евангелий»: люди несут домой зажженные в храме свечи. (Страницы 50 – 53) Кто запаслив, приготовил для транспортировки свечи специальный фонарь и шествует с ним гордо и спокойно – не погаснет, кто свечку просто ладошкой прикрывает от ветра, кто для этого банку приспособил, а кто пытается спрятать за пазуху живой трепещущий огонёк. Четыре человека в схожей ситуации, четыре характера, выхваченных фотографом из людского потока, четыре маленьких откровения для нас, зрителей.

И традиционно сильны портреты, вошедшие в книгу. Павел Кривцов запечатлел наших современников-тоболяков столь естественно, ненатужно, сумел так расположить к себе снимаемых людей, будто годы провел рядом с ними, будто его герои знакомы с фотографом всю жизнь. Просматривая многие современные портретные проекты, часто ловлю себя на мысли, что фиксация гримас стала для нынешних фотографов чуть ли не обязательной частью художественной программы. И тем явственней отличие подхода Кривцова к своим моделям: две сотни лиц, даже не лиц – ликов – и ни малейшего намёка на гримасу ни в одном снимке – такой наглядный пример христианской любви к человеку, трепетного отношения к его внутреннему миру. Отсюда и результат – на портреты не наглядишься.

* * *

Я, любопытный, нашёл в Интернете снимки Тобольска, сделанные со спутника. Из космоса хорошо видно, как удивительно сливаются две сибирские реки Тобол и Иртыш: прозрачные голубые воды Иртыша и коричневатая вода Тобола не спешат стать единой рекой, текут на протяжении полутора-двух километров рядом, хоть и в одном русле, и только потом начинают завихряться, проникать друг в друга отдельными струями, перемешиваться. А в полутора десятках километров ниже Тобольска это уже одна полноводная сибирская река. В первый момент мне показалось, что альбомы «Ангел Сибири» и «Ангел вострубил» столь различны меж собой, что только курьёз мог собрать их в одной стильной чёрной коробке. Но довольно скоро пришло осознание того, что друг без друга они проиграют, что город Тобольск и его люди не должны быть оторваны друг от друга в книжном издании, ведь в действительности-то живут они в одно время и в одном месте. Образы из этих книг со временем сплелись в моём сознании воедино. Как, в конце концов, Тобол сливается с Иртышом, так судьба Тобольска сливается с судьбами его жителей и образуют они единый поток жизни, текущей в славном сибирском городе, осенённом крыльями золотого ангела, парящего над ним.

 А.Н. Фурсов.