Петр Ершов. Конек-Горбунок. Русская сказка в трех частях. Фонд «Возрождение Тобольска». Отпечатано: издательство «График», – Верона, – Италия.
Наверное, многие помнят из детства: «За горами, за лесами, за широкими морями, не на небе – на земле…» Конечно, это Пётр Павлович и его «Конёк-Горбунок»…
Помнить-то помним, но вот новая встреча. Фонд «Возрождение Тобольска» выпустил недавно новое издание «Конька-Горбунка». Красочное, коллекционное, отпечатанное тиражом всего 100 нумерованных экземпляров.
Понятно, саму сказку все мы если не читали, то слышали, если не слышали, то, скорее всего, видели, возможно, по телевизору. А вот книга…
Зная о предыдущих коллекционные издания Фонда, зная отношение к книгоизданию вообще председателя Фонда Аркадия Григорьевича Елфимова, скажу честно, ждал с интересом выхода книги. Какой она будет?
Ведь начиная с 1834 года, «Конёк-Горбунок» издавался и переиздавался в различных редакциях и с различным оформлением более сотни раз…
Немного истории. Впервые отрывок из сказки появился в 1834 году в журнале «Библиотека для чтения». В том же году сказка «Конёк-Горбунок» вышла отдельным изданием с поправками по требованию цензуры. Из текста было исключено всё, что могло быть прочитано как сатира в адрес царя или церкви.
В дальнейшем, ещё интереснее: чего только не говорилось о сказке Ершова, какими только слухами земля, а точнее пространство вокруг сказки не полнилось, какие только катаклизмы с нею не происходили.
Так, в 1843 году «Конёк-Горбунок» был полностью запрещён цензурой и 13 лет практически не переиздавался. А к середине 1850-х годов сказка была забыта вовсе.
В 1856 и 1861 годах Ершов подготовил новые издания книги, восстановил цензурные купюры и существенно переработал текст. А к концу XIX века «Конёк-Горбунок» уже стал классикой детского чтения, постоянно переиздавался и иллюстрировался.
В 1922 году, уже в советское время, «Конёк-Горбунок» вновь был признан «недопустимым к выпуску» из-за сцены: «На колени все тут пали / И «ура» царю кричали». В 1934 году в разгар коллективизации в сказке усмотрели «историю карьеры сына деревенского кулака»; а в 2007 году татарские активисты потребовали проверить книгу на экстремизм из-за высказываний царя, в которых слово «татарин» употребляется как ругательное: «Скрыл от нашего ты глаза / Наше царское добро – / Жароптицево перо? / Что я – царь али боярин? / Отвечай сейчас, татарин!». Однако экспертиза не потребовалась, поскольку Министерство юстиции твердо парировало это заявление, мол, сказка – классика.
Неоднократно возникали различные «истории» и с авторством сказки, особенно в 90-х годах ХХ века. В это время в печати периодически возникают различные версии об авторстве многих литературных произведений, в том числе и классики. Наряду с авторством некоторых произведений Шекспира, Шолохова, так называемое «сенсационное литературоведение», «Конька-Горбунка», чаще всего, начинает приписывать перу Александра Сергеевича Пушкина. Якобы текст первого издания написал он, а потом «подарил» его Петру Ершову. А мотивацией для сокрытия авторства называют желание Пушкина избежать цензуры или, что уж совсем нелепо, получить заработок, о котором бы не знала жена. По крайней мере эта версия у нормального человека не может не вызвать улыбки.
Причиной же их возникновения является свидетельство А.Ф. Смирдина о том, что «в апогее своей славы Пушкин с живым одобрением встретил известную Русскую сказку г-на Ершова «Конёк-Горбунок», теперь забытую. Первые четыре стиха этой сказки принадлежат Пушкину, удостоившему её тщательного пересмотра», а также тот далеко не бесспорный факт, что Ершов создал своё самое выдающееся произведение в 19 лет, а позже не написал ничего сопоставимого. Повторюсь – факт весьма спорный, можно вспомнить лирические стихотворения Ершова, скажем его «Час тайны» или «Вечер», которые по мастерству стихосложения, на наш взгляд, сказке отнюдь не уступают.
Отметим так же, что и воспринята сама сказка современниками была далеко неоднозначно. Так, тот же великий Пушкин, автор волшебных сказок в стихах «О Царе Салтане», «О рыбаке и золотой рыбке» и других, как уже упомянуто выше, с большой похвалой отозвался о «Коньке-Горбунке» и о самом авторе, сказав при этом: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить», имея ввиду, что появился преемник, достойный самого Пушкина.
В то же время известный критик Виссарион Григорьевич Белинский в своем сочинении писал: «…теперь все хотят быть народными; ищут с жадностию всего грязного, сального и дегтярного; доходят до того, что презирают здравым смыслом, и все это во имя народности… Вы никогда не сочините своей народной сказки, ибо для этого вам надо б было, так сказать, омужичиться… Как бы внимательно ни прислушивались вы к эху русских сказок, как бы тщательно ни подделывались под их тон и лад и как бы звучны ни были ваши стихи, подделка всегда останется подделкою, из-за зипуна всегда будет виднеться ваш фрак. В вашей сказке будут русские слова, но не будет русского духа, и потому, несмотря на мастерскую отделку и звучность стиха, она нагонит одну скуку и зевоту. Вот почему сказки Пушкина, несмотря на всю прелесть стиха, не имели ни малейшего успеха. О сказке г. Ершова – нечего и говорить. Она написана очень не дурными стихами, но, по вышеизложенным причинам, не имеет не только никакого художественного достоинства, но даже и достоинства забавного фарса».
Так что же – фарс или всё же народная сказка, хоть и авторская (ибо наличие автора и народность – одно другому, на наш взгляд, не мешает)? Прежде всего, как говорил один мой знакомый, давайте определимся в терминах. Что же такое народность литературного произведения? Конечно, если подразумевать только авторство, то любое произведение с позабытым со временем авторством, следует отнести к народным. Однако, можно вспомнить много устных рассказок, которые, хоть и передаются из уст в уста, однако имеют достаточно сомнительные литературные достоинства, а уж о народной мудрости и выразительности их языка, порой, говорить и вовсе не приходится. Поэтому: авторство здесь первично или внутреннее содержание – внутренняя близость?.. Как мыслится, все-таки – последнее.
Если это так, то имеет смысл сказать о самом этом содержании. То есть, народная, значит воспринимаемая народом как нечто своё, внутреннее. В этом смысле Белинский со своим «вы никогда не сочините своей народной сказки», как бы сознательно абстрагирует себя от народа и начинает примитивно «судить по себе», как бы абстрагируя при этом от народа и большую часть русской интеллигенции, отказывая ей в праве, быть в своём народе, быть его частью.
Не стану углубляться – искреннее ли это заблуждение или сознательное лукавство в угоду литературоведению, одлнако, как мне представляется, лукавил господин Белинский, ох, лукавил…
Дабы воспринимать нечто как неотъемлемо своё, нужно быть погруженным в это нечто. И настолько быть с ним единым, чтобы тонко чувствовать каждое его колыхание, каждую деталь, каждый отдельный штрих… А кто может видеть и ощущать это точнее и тоньше человека творческого, рисующего картину реальную или воображаемую, допустим, художника? Именно, поэтому, попробуем взглянуть на сказку «Конёк-Горбунок» глазами художника. Обычно любой стилизации «под», любому подражанию свойственна противоестественная гротесковость и упрощённость. Иными словами, ежели герой плохой, то он – страшен, уродлив, противен, если герой из народа – то уж непременно в зипуне и в сапогах, допустим, невольно вспомнилось, как эти сапоги некоторые современные «белинские» Василию Макаровичу Шукшину упорно примеряли. Делали из него этакого петрушку. Да только он-то свою народность, отнюдь не сапогами заслужил, а именно народным признанием таланта его, своей жизнью в этом народе...
Однако к сказке вернёмся. В данном случае, похоже, что художник, который оформлял это издание «Конька-Горбунка», а иллюстрировал книгу старейший мастер офорта, замечательный книжный график, чьи работы хранятся во многих музеях России и мира – Вадим Сергеевич Житников, несмотря на всю свою титулованность, вряд ли согласен с Белинским. Думаю, кого-кого, а Житникова никак нельзя упрекнуть в «торчании фрака из-под зипуна».
Приведу несколько моментов из биографии художника, о которых он сам рассказал в одном из своих интервью:
«- …детство моё прошло в неуютные тридцатые годы. Жили мы на Волхонке… Наш дом и наши души были потрясены взрывом храма Христа Спасителя, это было так рядом, так близко. Три человека из нашей квартиры были уведены ночью, так что поздний стук в дверь пугал. Утром, спотыкаясь на булыжной мостовой переулка, волоча ранец, спешил я в школу, убегая от пугающего тёмного силуэта «воронка»…
- Потом мы жили в Трубниковском переулке… В нашей квартире жило 12 семей; разумеется, никаких удобств не было. Утром все встречались в коридоре с ночными вазами…
- В войну нас с мамой эвакуировали в Саратов. Время настало трудное, не до учёбы было. В 42-м, вернувшись в Москву, работал грузчиком на лесозаготовках…
- В 43-м году… питание было скудное. На ужин давали три нечищеные картошины, политые горьким маслом, и двести граммов чёрного хлеба. Мы выедали серединку в хлебном куске и клали туда кашу – получалось как бы пирожное…
- Война кончилась… С этюдником бродил я по Москве и Подмосковью, писал этюды, захваченный величием и красотой храмов, а они стояли на родной земле, неухоженные, со сбитыми крестами, с осквернёнными фресками…
- На диплом я хотел взять историческую тему «Восстание Болотникова», изготовил большой картон композиции, написал много к нему этюдов, как полагается при серьёзной работе над композицией. На предварительном просмотре мне поставили тройку, а на основном за маленький эскиз этой же композиции поставили «пять». Я спросил у уважаемого мной преподавателя, как это понимать, и он ответил мне, что я превысил требуемый уровень…
- …в институте я опять сделал попытку взять на диплом так близкую мне историческую тему, и вновь неудача – сказали, «несёт мертвечиной», а на защите дипломной работы «У стен Кремля» один партийный деятель, на фоне общего признания, высказался так: «Подумать только, в центре диплома Царь-пушка и Царь-колокол!» И многие притихли, и снижена была оценка за большую серию крупных офортов, хотя тут же она была отправлена на выставку в Берлин…»
Если посмотреть на эти факты биографии художника обобщённо, сквозь призму конкретного времени – это типичные факты из биографии вполне типичного человека своего времени. Взрыв храма, детские воспоминания о московской коммуналке, всеобщая боязнь репрессий, голодные военные годы, красота и, одновременно, неухоженность брошенных храмов и, как следствие, творческие искания, в которых художнику тоже никак нельзя было превысить некий «допустимый уровень»… Что это, если не изначальная народность, иными словами жизнь внутри народа, общность с судьбами современников, полностью разделённые все радости и печали их бытия…
Однако обратимся непосредственно к иллюстрациям. Думается, сам термин Белинского – «подделка», который он использует по отношению к ершовскому тексту – от самого текста пока сознательно абстрагируемся – никак не может отражать суть изображенного на иллюстрациях Житникова. В иллюстрациях есть сказка, но никакой карикатурной преувеличенности, напротив, порой сами иллюстрации, несмотря на сказочность сюжета, реалистичны, а художник даже не проводит однозначных границ между персонажами реальными и вымышленными; сама техника выполнения рисунков лишена лубковой упрощённости «под народ», наоборот они выполнены очень тонко и изящно, поэтому назвать их лубком, как-то язык не поднимается.
Вот на обложке главный герой сказки Иван ведет беседу с Месяцем-Месяцовичем, здесь же Солнце Красное и сказочная Жар-птица, а, здесь же рядом – вполне реальные сокол и синица – чёткой грани между сказочными и реальными героями нет. И сами герои, все без исключения, – индивидуальные, живые, за ними сразу угадывается характер, и прочитывается отношение к каждому из них автора иллюстраций, к кому-то по-доброму ироничное, с симпатией, к кому-то откровенно насмешливое... И нет здесь ничего общего с дешёвыми картинками, которыми торговал на ярмарке один из известных героев Георгия Вицина: «Налетай – торопись! Покупай живопись!»
К слову, и Царь-Девица на странице номер два – воздушная, легкая, но, при взгляде на выражение её лица, сразу понимаешь, что не так проста она, и цену себе знает – «Дочь, вишь, Месяцу родная, / Да и Солнышко ей брат. / Та девица, говорят, / Ездит в красном полушубке, / В золотой, ребята, шлюпке / И серебряным веслом / Самолично правит в нем…»
Как кажется, очень показательна в отношении народности иллюстрация на третьей странице. На ней, думается не случайно, взято за основу сюжета начало второй главы сказки: «Как на море-окияне / И на острове Буяне / Новый гроб в лесу стоит, / В гробе девица лежит; / Соловей над гробом свищет; / Черный зверь в дубраве рыщет…» И не случайно она расположена именно здесь в самом начале книги.
Во всей сказке это, пожалуй, одно из самых символичных мест, открывающих истинно народные корни «Конька-Горбунка». Здесь же, не случайно во множестве присутствуют герои других русских сказок – и Соловей Будимирович в дубраве, и гроб хрустальный со свечами, и чёрный зверь… – вот они настоящие истоки «Конька-Горбунка», и совсем не обязательно при этом автору рядиться в мужицкий зипун или «омужичиваться», как настаивает Белинский.
К слову, здесь же, среди своих героев, вполне объяснимо и правомерно присутствие самого рассказчика Петра Павловича Ершова с Коньком-Горбунком, которые и зачинают сказ: «…от Ивановых проказ, / и от сивка, и от бурка, / и от вещего каурка…»
А дальше и по тексту, и у художника пошёл уже сам сюжет. Вот на четвёртой странице братья с отцом: «У старинушки три сына: / Старший умный был детина, / Средний сын и так и сяк, / Младший вовсе был дурак». Вот по праву руку от их застолья жизнь деревенская: «Жил старик в одном селе». А на горке виден кремль град-столицы, кстати, ну, очень Тобольский кремль он напоминает: «Знать, столица та была / Недалече от села». Ну, а по леву руку дубрава темная, а там филин жуткий летает, и кобылица необузданная ещё посевы на поле крестьянском топчет: «Кто-то в поле стал ходить / И пшеницу шевелить». И надо всем ангел, опять же явно Тобольский, утренний, готовый вострубить…
Вот дальше один из братьев выходит в дозор, чтобы поймать вора. Но страшно ему одному ночью в тёмном поле: «Ночь ненастная настала, / на него боязнь напала». А вот Иван, он единственный из братьев, кто не испугался, сильно уж бесшабашен и смел потому, да и ловок ведь: «Кобылица молодая, / Хочет силой аль обманом, / Лишь бы справится с Иваном. / Но Иван и сам не прост, / Крепко держится за хвост». Рассказывая о своём подвиге отцу и братьям, он по своему бесшабашию, даже привирает слегка, или не слегка: «Тут приходит дьявол сам. / С бородою и усам». И конечно, кто же поверит дураку, братья и отец просто смеются над ним. Но сказка она на то и сказка, что «он дурак в начале сказки, / дочтите сказку до конца».
И дальше – жарптицево перо, и ярмарка в столице, и знакомство Ивана с царём, и призыв на царскую службу: «Во дворце тебе служить; / Будешь в золоте ходить, / В красно платье наряжаться, / Словно в масле сыр кататься…» А почему бы, нет?..
И служба та государева со всеми её интригами: «Донесу я в думе царской, / Что конюший государской – / Басурманин, ворожей, / Чернокнижник и злодей; / Что он с бесом хлеб-соль водит, / В церковь божию не ходит, / Католицкой держит крест / И постами мясо ест», – и тяготами: «Если ты недели в три / Не достанешь мне Жар-птицу / В нашу царскую светлицу, / То, клянуся бородой! / Ты поплатишься со мной: / На правёж – в решётку – на кол!»
А как следствие всевозможные мыслимые и немыслимые приключения, которые – так уж во всех сказках ведётся – заканчиваются честным пирком да весёлой свадебкой: «Твоего ради талана / Признаём царя Ивана!» / Царь царицу тут берёт, / В церковь божию ведёт…»
…И конечно Тобольск, как Ершову без Тобольска! И Кремль, и ангел, и Тобольский памятник Ершову и Коньку-Горбунку… – на напоминания о Тобольске Житников в своих иллюстрациях не скупится. Думается, он по-своему прав… Вё-таки сказка-то родом отсюда.
Ну, а что до текста, подумалось, наверное, и не стоит нынче мне спорить с Белинским, ведь время уже давно всё расставило на свои места, сказка давно уже стала своей, близкой, а значит народной. Именно в том понимании, что многие из нас узнают в ней себя и ту реальность, которая сегодня вокруг нас существует. И ничего здесь похожего на так распространенные нынче дешёвые эстрадные имитации, а по Белинскому – «подделки» под народ…